28.04.2020 В октябре 1830 года ситуация с холерой была стабильно тяжелая. Вести из Москвы о болезни по-прежнему не радовали, но князь Вяземский уже привык к ним и воспринимал более спокойно: он устал переживать. «…Человеческая природа не выдерживает долгого сильного напряжения, – писал он И.И. Дмитриеву, – нервы в горести и в радости растягиваются мало-помалу, и, за исключением новых потрясений, привыкаешь к своему положению. Так было и со мною».
Обрести душевное равновесие Вяземскому помогло литературное творчество: оно своей волшебной силой уносило его от тягостной действительности в чарующий мир мыслей и образов. В ту холерную осень князь много писал: работал усердно, быстро и увлеченно. Его вынужденный досуг из-за холерного карантина очень способствовал тому, что идеи и планы, годами обдумывавшиеся, наконец, нашли свое воплощение.
Одним из них было давнее желание князя написать биографию Д.И. Фонвизина. Причем, как это порой случается с серьезным и капитальным трудом, его замысел возник у Вяземского почти случайно.
Начало обращения князя к творчеству Фонвизина относится к 1810-м годам. В 1818 г. Петр Андреевич написал сатирическую статью «О злоупотреблении слов», в которой среди прочего привел отрывок из «Придворной грамматики» Фонвизина. Чтобы понять особое удовольствие, которое Вяземский, очевидно, испытывал от цитирования «Придворной грамматики», следует учесть, что она была запрещена императрицей Екатериной II к печатанию из-за желчного высмеивания нравов придворного общества. Впрочем, цензурные препоны придавали только дополнительную популярность распространявшимся в списках рукописям, а некоторые остроумцы, как князь Вяземский, еще и цитировали отрывки из них в своих сочинениях.
В своей статье Вяземский выступил достойным продолжателем Фонвизина: под видом разбора неудачного употребления бывших в ходу словосочетаний он остроумно высмеивал пороки светского общества. «Фон-Визин был большой знаток в словах и мастер расставлять их по оттенкам слов, – писал князь. – В одном его отрывке, не изданном, представляя политическую картину государства, неуправляемого положительными законами, он говорил: “там никто не хочет заслужить, а всякий ищет только выслужить; там, кто может – грабит, кто не может – крадет”».
Невольно приходит на ум перекличка высказываний Фонвизина с Н.М. Карамзиным. По свидетельству Вяземского, оставленному в «Старой записной книжке», «Карамзин говорил, что если отвечать одним словом на вопрос: “Что делается в России?”, то пришлось бы сказать: “Крадут”».
Но не будем о грустном. Скажем лучше, что у князя Вяземского было завидное положение в литературе: он не только прекрасно знал все напечатанные произведения классиков, но и с детства вращался в кругу известных литераторов, приятелей его отца, князя А.И. Вяземского, салон которого был «сборным местом всех именитостей умственных». Самого Фонвизина Петр Андреевич, конечно, лично знать не мог: известный драматург скончался в тот год, когда князь появился на свет, но зато с Фонвизиным был знаком И.И. Дмитриев, старший друг Вяземского. Когда в 1822 г. двоюродный брат И.И. Дмитриева, известный книгоиздатель П.П. Бекетов, задумал издать собрание сочинений Фонвизина, он обратился именно к Вяземскому с предложением написать предисловие к нему.
Петр Андреевич подошел к этому делу не просто серьезно, а фундаментально: в 1823 г. в открытом письме к издателю журнала «Сын отечества» он просил читателей сообщать ему документы, рукописи, сведения о жизни и творчестве драматурга. С той же целью он настойчиво обращался к своим друзьям и знакомым – А.А. Бестужеву, И.И. Дмитриеву, А.И. Тургеневу, А.Я. Булгакову, Н.Б. Юсупову, П.В. Мятлеву и другим, – либо лично общавшимся с Фонвизиным, либо имевшим материалы о нем в семейных архивах.
Письма Вяземского к его современникам с просьбой о содействии в собирании сведений о Фонвизине свидетельствуют, как внимательно он относился к каждому штриху биографии драматурга. К примеру, заметив в записной книжке Фонвизина от 1789 г. упоминание П.В. Мятлева, Вяземский не преминул написать последнему письмо. Начав его, как подобает, с официальных слов вежливости, князь перешел к сути дела: «Я занимаюсь составлением биографии Фонвизина. В записной книжке его 1789 г. встретил я несколько раз и Ваше имя. По этому вседневному журналу видно, что Вы хотели купить дом его, что Вы у него обедывали и проч. Между тем Ив. Ив. Дмитриев сказывал мне, что у Вас хранятся картоны с письмами, бумагами, любопытными записками разного рода; к тому же и память Ваша богатый архив. Все это побуждает меня прибегнуть к Вам с покорнейшею просьбою одолжить меня, если можно, из Ваших запасов материальных и умственных, нужными мне биографическими пособиями. Нет ли у Вас писем, собственноручных бумаг, ненапечатанных сочинений Ф. Визина? Не помните ли анекдотов о нем, острых слов его?»
Подобные письма-просьбы Вяземский усердно рассылал многим своим друзьям. К примеру, А.Я. Булгакову князь писал из Остафьева 2 ноября 1830 г.: «В бумагах Ф. Визина отыскал я на днях два очень милых письма отца твоего. Скажи мне, пожалуй, тот Сальдерн, который был в Варшаве [речь идет о российском дипломате екатерининской эпохи К. Сальдерне], тот ли самый, о котором сказано в списке кавалеров у Бантыш-Каменского <…> Вот тебе вопросы и не об одной холере».
Конечно, разве могли унылые и однообразные новости о холере сравниться с живым исследовательским интересом князя?
Через неделю, 9 ноября, он вновь возвращается к волнующей его теме: «Не знаешь ли о каких-нибудь обстоятельствах из сношений Ф. Визина с отцом твоим? До конца ли были они дружны? Я пишу жизнь Ф. Визина и хочу группировать около него несколько из лиц, которые были в связи с ним. Дай мне какие-нибудь черты для портрета отца твоего <…> Видаешься ли с Юсуповым?»
Как догадывается читатель, Вяземский неспроста завел разговор о знаменитом вельможе, владельце Архангельского, князе Н.Б. Юсупове. И точно, в следующих письмах А.Я. Булгакова ждала очередная просьба: «Пожалуйста, выкопай что-нибудь из Юсупова о <…> Фонвизине. Мне сказывали, что он был с ним в связи; нет ли у него писем от Ф. Визина?»
Очевидно, А.Я. Булгаков недостаточно «выкопал» интересного от Н.Б. Юсупова, и потому Вяземский обратился с той же просьбой к А.С. Пушкину: «Я третьего дня и позабыл попросить тебя побывать у князя Юсупова и от меня поразведать его о Фон-Визине, – писал Петр Андреевич Пушкину 19 декабря 1830 г. из Остафьева. – Вижу по письмам, что они были знакомы. Не вспомнит ли князь каких-нибудь анекдотов о нем, острых слов его? Нет ли писем его? Поразведай его также о Зиновьеве, бывшем министре нашем в Мадриде, и Мусине-Пушкине, нашем после в Лондоне: они были общие приятели Фон-Визину <…> Скажи князю, что я сам не адресуюсь к нему, чтобы не обеспокоить письмом. На словах легче переспросить и отвечать. Пожалуйста, съезди и пришли мне протокол твоего следственного заседания».
За многие годы кропотливой работы по собиранию документов, писем, воспоминаний о Фонвизине Вяземскому удалось сформировать богатую коллекцию исторических материалов, посвященных сатирику, включавшую ценнейшие автографы. Все эти исторические сокровища вошли в состав Остафьевского архива. Среди них оказались списки неопубликованных сочинений Фонвизина и тетрадь с его черновыми рукописями, журнал заграничного путешествия драматурга 1787-1788 годов, письма к Фонвизину А.И. Бибикова, Я.И. Булгакова, Е.Р. Дашковой и других замечательных людей его эпохи, разнообразные деловые бумаги и справки разрядного архива из родословных росписей Фонвизиных.
Такого опыта по целенаправленному созданию архива какого-либо писателя до Вяземского никто не предпринимал. Более того, можно сказать, что собирание Вяземским фонвизиновских материалов послужило началом научного изучения истории отечественной литературы. Стало понятно, что обилие и разнообразие этих материалов требует своего осмысления не просто в статье для предисловия, а в самостоятельной, богато документированной книге.
К ее написанию князь приступил в декабре 1827 г., но основная часть работы над первой редакцией была совершена им в Остафьеве осенью 1830 г. Помимо собранных архивных материалов, в распоряжении Петра Андреевича в усадьбе была богатая отцовская библиотека, насчитывавшая более 5 тысяч томов по разным областям знания.
Можем ли мы проследить ход размышлений князя Вяземского при работе над книгой? Ведь «следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная». Оказывается, можем: для этого надо обратиться к его дневниковой записи от 7 ноября 1830 г.
Вяземский писал, что в бумагах Фонвизина он случайно наткнулся на письма к драматургу А.И. Бибикова – видного государственного деятеля эпохи Екатерины II, председателя Уложенной комиссии, главнокомандующего войсками в борьбе с польскими конфедератами и при подавлении Пугачевского бунта. Интерес к фигуре А.И. Бибикова заставил князя обратиться к чтению его биографии – «Записок о жизни и службе А.И. Бибикова», изданных в 1817 г. сенатором А.А. Бибиковым. «Занимательная книга, и если бы сын героя, автор, не так патриотизировал, то и хорошо писанная. Много любопытных фактов», – отметил князь. Поскольку А.И. Бибиков участвовал в подавлении Барской конфедерации в Польше, Вяземский попутно принялся изучать еще и эту тему: он со вниманием прочел «Историю разделов Польши» Феррана, «Историю моего времени» инициатора первого раздела Польши прусского короля Фридриха Великого. Так изучение биографии одного из корреспондентов Фонвизина, словно ниточка, потянуло за собой углубление Вяземского в проблемы большой европейской политики в Восточной Европе в 1770-х годах.
Изучение обстоятельств заграничного путешествия Фонвизина заставило князя Вяземского читать и перелистать «хроники парижские, современные пребыванию Фон-Визина, переписку Гримма, д’Аламбера» и других европейских просветителей.
Князь и сам чувствовал, что его подход к написанию биографии Фонвизина отличается чрезвычайной широтой охвата и событий, и действующих лиц: «одинокое лицо писателя Фон-Визина вошло в общественную жизнь эпохи, и современная ему эпоха обставила живою рамою написанное мною его изображение».
С подобным новаторским подходом к изучению истории литературы был полностью согласен А.С. Пушкин. В письме из Болдина от 5 ноября 1830 г. он ободрял князя в его разысканиях: «Радуюсь, что ты принялся за Ф. Визина. Что ты ни скажешь о нем, или кстати о нем, будет хорошо, потому что будет сказано».
Пушкинская оговорка («кстати о нем») гениально угадала замысел князя: Вяземский действительно очень многое сказал об отечественной истории и литературе, воспользовавшись для этого как отправной точкой биографией Фонвизина.

Что же сказал князь? Как он оценивал эпоху Екатерины II? Каким видел развитие русского просвещения? Что он думал о европейском просвещении? Как оценивал старые и новые русские комедии? Об этом пойдет речь в следующем очерке, посвященном замечательной книге П.А. Вяземского «Фонвизин». Следите за нашими новостями – продолжение следует…

Автор: Т. Егерева