«Литературная газета», издававшаяся в январе-ноябре 1830 г. лицейским другом Пушкина бароном А.А. Дельвигом (а затем, до июня 1831 г. – О.М. Сомовым), была главным печатным органом пушкинского круга писателей. Среди ее «самых ревностнейших», по отзыву А.А. Дельвига, сотрудников были А.С. Пушкин и П.А. Вяземский.
Пушкин публиковал в газете свои стихи и прозу и помогал А.А. Дельвигу в редакторской работе, активно привлекая в газету новых авторов. Князь Вяземский тоже «вербовал» своих друзей сотрудничать с газетой. Так, в апреле 1830 г. он просил А.И. Тургенева присылать для публикации в «Литературной газете» его заграничную корреспонденцию с литературными впечатлениями. Еще со времен «Арзамаса» Вяземский мечтал о периодическом органе, где могли бы публиковаться единомышленники и друзья – Пушкин, В.А. Жуковский, Е.А. Боратынский. Таким органом и стала «Литературная газета». С ее страниц писатели пушкинского круга давали отпор официозной «Северной пчеле» Ф.В. Булгарина и «Московскому телеграфу» Н.А. Полевого. О последнем стоит сказать особо.
Дело в том, что в 1825-1827 гг. Вяземский тесно сотрудничал с Н.А. Полевым и активно печатался в его журнале («я закабалил себя Телеграфу»[1], по его позднейшему выражению), но к 1830 г. положение резко изменилось. Вяземский рассорился с Н.А. Полевым из-за его критики «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина и враждебности по отношению к дворянской литературе. С Вяземским был солидарен Пушкин. В «Литературной газете» были помещены их статьи в защиту Н.М. Карамзина от нападок критика.
Так, в 4-м и 12-м номерах «Литературной газеты» были напечатаны рецензии Пушкина на первый и второй тома «Истории русского народа» Н.А. Полевого. В 31 номере газеты была опубликована рецензия на исторический труд Н.А. Полевого князя Вяземского («История русского народа. Критики на нее…»). В своих рецензиях Пушкин и Вяземский защищали память Н.М. Карамзина и утверждали авторитет «Истории государства Российского». Их полемические стратегии в отношении Н.А. Полевого были во многом сходны. Так, отвечая на вопрос Н.А. Полевого в адрес Карамзина «когда же думал историк?», Пушкин писал: «Когда первые труды Карамзина были с жадностью принимаемы публикою, им образуемою, когда лестный успех следовал за каждым новым произведением его гармонического пера, тогда уже думал он об истории России и мысленно обнимал свое будущее создание». Похоже рассуждал и Вяземский, одновременно вскрывая издательскую нечистоплотность Н.А. Полевого, заранее открывшего подписку читателей на еще не написанные им тома: «любопытно только после сей укоризны увидеть, сколько Автор сам посвятил времени на составление 12-ти томов Истории, не только уже готовых в кабинете Автора, но даже сделавшихся уже и собственностию публики, ибо подписка на них открыта и сумма за все 12 томов заплачена подписчиками»[2].
Еще одной темой, вокруг которой шла борьба Пушкина и Вяземского с Н.А. Полевым и Ф.В. Булгариным, было обвинение сотрудников «Литературной газеты» в «литературном аристократизме». В этом нелепом обвинении Ф.В. Булгарин, как писал Ю.М. Лотман, «обращался сразу к двум адресатам: демагогически – к читателю, стремясь подорвать популярность поэта [Пушкина] в кругах демократической молодежи, и доносительно – к правительству. Николай I гораздо меньше боялся народного бунта, чем дворянского заговора. Ему все еще казалось, что его зычный, хорошо поставленный голос дивизионного командира, командующий: «На колени!» – усмирит любое народное волнение. Зато «мои друзья 14 декабря», как он именовал декабристов, были его кошмаром до конца дней. Любая тень дворянской оппозиционности пугала его и преследовалась нещадно. Булгарин хорошо понимал это, когда представлял «Литературную газету» гнездом аристократического заговора»[3].
С наветами Ф.В. Булгарина следовало бороться. Пушкин в эпиграмме «Не то беда, что ты поляк» разоблачил сотрудничество Ф.В. Булгарина с III отделением, назвав его Видоком Фигляриным (Видок был французским преступником и дезертиром, ставшим начальником тайной парижской полиции), а затем в рецензии на «Мемуары» подлинного Видока дал убийственный портрет Ф.В. Булгарина: «Кто бы мог поверить? Видок честолюбив! Он приходит в бешенство, читая неблагосклонный отзыв журналистов о его слоге (слог г-на Видока!). Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве, и толкует (не в шутку) о благородстве чувств и независимости мнений...»[4].
Вяземский тоже не остался в стороне. В 23-м номере «Литературной газеты» за 1830 г. он опубликовал свою программную статью «О духе партий, о литературной аристократии». Как писал князь, «у нас можно определить две главные партии, два главных духа, если непременно хотят внести междоусобие в домашний круг литературы нашей. <…> К первому разряду принадлежат литераторы с талантом, к другому литераторы «бесталанные». Мудрено ли, что люди, возвышенные мыслями и чувствами своими, сближаются единомыслием и сочувствием?» Что же касается дворянства, то Вяземский справедливо указывал, что в России «высший класс есть и образованнейший», что первоклассные писатели наши были дворянами, что дворяне «по рождению своему, по обстоятельствам, по образованию, полученному от европейского и утонченного воспитания, стоят на высшей степени русского просвещения, а вместе с тем и на высшей степени русского общежития». Конечно, соглашался Вяземский, многое зависит от самого человека: «есть и дворяне, которые дворяне по одной грамоте, и купцы, которые купцы по одной гильдии» (это был намек на Н.А. Полевого, тоже выступавшего против «аристократов» и числившегося в купеческом сословии), но попрекать писателя его аристократическим происхождением – безграмотно и неприлично.
Сохранившееся в Остафьевском архиве одно из писем Пушкина Вяземскому иллюстрирует другой эпизод их совместной работы в «Литературной газете». Вяземский по совету Пушкина в 28-м номере газеты от 16 мая 1830 года напечатал статью «О Сумарокове», в которой использовал присланный ему Пушкиным донос А.П. Сумарокова на М.В. Ломоносова и еще два документа – письмо и записку А.П. Сумарокова к Г.А. Потемкину от 10 июля и 11 ноября 1775 года. Эти документы доставил Вяземскому Пушкин при следующей записке: «Вот тебе опять Сумароковщина, дело его с проказником Демидовым. Ив. Ив. Дм[итриев] полагает, что со стороны Демидова все это была шутка – очень любопытно и хорошо. Как идет мой Онегин?»[5]. Прокофий Акинфиевич Демидов – известный уральский промышленник и меценат, на пожертвования которого был построен Московский Воспитательный дом. В руках П.А. Демидова оказались векселя А.П. Сумарокова на 2000 рублей; П.А. Демидов обещал не брать процентов с этого долга и вдруг неожиданно потребовал их уплаты. Об этом и шла речь в письмах-жалобах А.П. Сумарокова к Г.А. Потемкину. П.А. Демидов был широко известен своими шутками, розыгрышами – отсюда и «проказник Демидов». По мнению обнаружившего этот пушкинский автограф в РГАЛИ А.В. Рычкова, письмо Пушкина следует датировать второй половиной марта – апрелем 1830 года[6].
Единство и сплоченность в литературных полемиках с оппонентами не исключали и разногласий между сотрудниками «Литературной газеты», что, к примеру, проявилось при обсуждении ими большого сочинения Вяземского о Д.И. Фонвизине, отрывки из которого печатались на страницах газеты.
В 17-м номере «Литературной газеты» за 28 марта 1830 г. Вяземской поместил отрывок о воспитании Фонвизина. По мнению князя, «тогдашнее воспитание, при недостатках своих, имело и свойственные ему выгоды: ребенок оставался дома на русских руках, долее окружен был русскою атмосферою, в которой знакомился ранее и более с языком и обычаями русскими. Европейское воспитание, которое уже в возмужалом возрасте довершало воспитание домашнее, исправляло предрассудки, просвещало ум, не искореняло впечатлений первоначальных, которые были преимущественно отечественные».
Внимательно следивший за творчеством друга А.И. Тургенев, человек европейски образованный и европейски мыслящий, не мог обойти этот вопрос стороной и делился в переписке с князем своими сомнениями о «выгодах» старого воспитания: «Я заметил только в одном месте какое-то непонятное в тебе пристрастие к русскому дворянскому воспитанию (стр. 134). Впрочем, твоя похвала так неопределительна, и я не знаю, хвалишь ли ты или бранишь, говоря, что воспитание действовало более в народном смысле. Где же этот смысл, да еще и народный? И почему нынешнее воспитание более отвлеченное? <…> Неужели Вяземский искренно думает, что коренное основание воспитания – в Часослове и сожалеет о детях другого поколения, учившихся по Лафонтену? Впоследствии ты сам себе противоречишь»[7]. Заканчивая письмо, А.И. Тургенев напоминал Вяземскому известную карамзинскую фразу из «Писем русского путешественника»: «Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских»[8] и добавлял: «Как ты думаешь об этом, мой милый Кутейкин? Примени это золотое правило к твоему пристрастию к Часослову»[9].
Вяземский парировал: «Напрасно записываешь ты меня в пономари. Я не говорю: должно исключительно держаться Часослова; но напоминаю, что часословное воспитание давало нам Паниных, Румянцевых, Орловых, Храповицких, Фонвизиных; а ныне лафонтеновское дает нам кого бы назвать?»[10] Подскажем здесь князю: «лафонтеновское» воспитание дало России А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Е.А. Боратынского, П.Я. Чаадаева, да и его самого.
«Литературная газета» из-за доносов Ф.В. Булгарина вызывала подозрение у властей. В ноябре 1830 года ее издатель А.А. Дельвиг был вызван на допрос к начальнику III отделения графу А.Х. Бенкендорфу, который обвинил поэта в неподчинении властям и пригрозил ссылкой в Сибирь. А.А. Дельвиг держался мужественно, но, придя домой, от нервного потрясения разболелся «гнилой горячкой» и скончался. Спустя полгода после его смерти перестала издаваться и «Литературная газета», однако ее дело не пропало. Полемика Пушкина и Вяземского с официозной печатью за утверждение нравственных норм не прошла бесследно для русской литературы и культуры. Как писал Ю.М. Лотман, «если мы можем утверждать, что на всем протяжении существования русской литературы ей была свойственна атмосфера нравственной чистоты, если само имя Булгарина сделалось нарицательным и оскорбительным, а путь сотрудничества с бенкендорфами – навсегда дискредитированным и невозможным для любого порядочного русского писателя, каковы бы ни были его взгляды и к какому бы направлению он ни принадлежал, если литература сохранила в обществе свой нравственный авторитет, а читатель XIX в. смотрел на писателя как на свою совесть, то в этом – бесспорная историческая заслуга Пушкина»[11] и Вяземского, добавим мы.
Автор: Т.А. Егерева
[1] Вяземский П.А. Автобиографическое введение // Вяземский П.А. Полное собрание сочинений в 12 т. Т. 1. СПб., 1878. С. XLVIII.
[2] Вяземский П.А. История русского народа. Критики на нее Вестника Европы и других журналов // Вяземский П.А. Полное собрание сочинений в 12 т. Т. II. СПб., 1879. С. 148.
[3] Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПб., 1995. С. 135.
[4] Там же. С. 136.
[5] Автограф: РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 6137. Л. 5.
[6] Рычков А.В. Новая встреча с Пушкиным (Письмо А.С. Пушкина к П.А. Вяземскому) // Встречи с прошлым. Вып. 4. М.: Советская Россия, 1982. С. 26.
[7] Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым. 1824-1836. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1899. С. 204.
[8] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред.: Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л.: Наука, 1984. С. 254.
[9] Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 3. Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым. 1824-1836. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1899. С. 205.
[10] Там же. С. 208.
[11] Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя. М., 1995. С. 136.
