Н.М. Карамзин, хорошо знавший сокровища европейской литературы, интересовавшийся памятниками словесности Востока, в ходе заграничного путешествия 1789-1790 годов лично беседовавший с европейскими интеллектуалами, был вынужден констатировать, что «у нас, конечно, менее авторских талантов, нежели у других европейских народов»[1]. Тем более важно было познакомить просвещенного читателя с трудами отечественных литераторов, что Карамзин и предпринял в сотрудничестве с Бекетовыми, издав в 1802 г. небольшую книжку «Пантеон российских авторов», содержащую гравированные портреты и краткие рассказы о писателях и поэтах, начиная от легендарного Бояна и кончая своими предшественниками XVIII века.
Примечательна крайняя мягкость и непривередливость Карамзина (умевшего быть строгим и проницательным критиком): в свой «Пантеон» он благосклонно включил всех деятелей прошлого, хоть немного занимавшихся сочинительством, в том числе царевну Софью, Артамона Матвеева, Петра Буслаева и малоизвестного широкой публике украинского казака Семена Климовского – «ученика природы, к сожалению, не доученного искусством»[2]. Учение, вкус и дарование – вот те качества, которые, по мнению Карамзина, могли бы произвести в России славных авторов, но, к сожалению, у кого-то, как у В.К. Тредиаковского, при наличии похвальной прилежности к труду, охоты и хорошего образования не было дарования (как писал Карамзин, «сохраним же образ его и почтим в нем … трудолюбие науки и несчастие природы»), другому, как Софье, не хватало просвещенного вкуса, чтобы сравняться с лучшими писательницами, у третьих, как у Феофана Прокоповича, были «счастливые, живые черты, вдохновение истинного Гения», но зато слог нечист и неприятен.
Впрочем, Карамзин старался быть максимально снисходительным в своих оценках: со временем вкусы меняются, по мере развития просвещения слог становится более чистым и гладким, но это не повод для заносчивого отношения к предшественникам (как сказал бы А.С. Пушкин, «зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?»). Рассуждая о сочинениях А.П. Сумарокова, Карамзин писал, что современники драматурга сравнивали его с Расином, Мольером и Лафонтеном, но, хотя следующие поколения читателей уже не столь восторженно отзываются о его творчестве, не стоит быть строгим критиком недостатков автора, который открыл в России сцену Мельпомены, – ведь невозможно вдруг, с первых шагов, достигнуть совершенства. «Уже фимиам не дымится перед кумиром; но не тронем мраморного подножия; оставим в целости и надпись: Великий Сумароков! … Соорудим новые статуи, если надобно; не будем разрушать тех, которые воздвигнуты благородною ревностию отцов наших!»[3]
В этих словах, призывающих к уважительному отношению к достижениям деятелей прошлого, слышится не только опытный литератор, но и будущий историк (в октябре 1803 г. Карамзин получит звание историографа и приступит к работе над «Историей государства Российского»).
Яркое описание творческого труда и той радости, которую оно доставляет, содержится в статье Карамзина «О Богдановиче и его сочинениях». В ней Карамзин решил представить идеального автора по канонам сентиментализма, стилизовав для этих целей реальную биографию И.Ф. Богдановича, к которому при жизни поэта не испытывал большой симпатии. В характеристике И.Ф. Богдановича Карамзиным был мастерски отражен весь набор качеств идеального творца, выработанного сентименталистами: «беспечного любимца муз, бескорыстного, далекого от суетного света, «чувствительного» человека, доброго и сострадательного»[4]. По наблюдениям Н.Д. Кочетковой, те моменты в биографии поэта, которые не укладывались в сентименталистский канон (например, хлопоты по получению места), Карамзиным упомянуты не были, ибо он решал задачу показать приоритет творчества над службой в жизни поэта[5].
В биографии И.Ф. Богдановича Карамзин, несомненно, воспроизвел собственные ощущения и чувства, связанные с процессом творчества, например, счастье автора от удачно выраженной мысли после долгих творческих поисков: «Сильный, хороший стих, счастливое слово, искусный переход от одной мысли к другой радуют поэта, как младенца, и нередко на целый день делают веселым, особливо если он может сообщать свое удовольствие другу любезному, снисходительному к его авторской слабости! Оно живо и невинно; самый труд, которым его приобретаем, есть наслаждение; а впереди ожидает писателя благоволение добрых сердец»[6].
В этой же статье Карамзин описал идеальный, с его точки зрения, процесс творческого труда: «Он жил тогда на Васильевском острову, в тихом, уединенном домике, занимаясь музыкою и стихами, в счастливой беспечности и свободе; имел приятные знакомства; любил иногда выезжать, но еще более возвращаться домой, где Муза ожидала его с новыми идеями и цветами…»[7]
Беспечность, мирное состояние духа и свобода всегда воспринимались Карамзиным как главные условия плодотворного творчества, о чем он не раз говорил в переписке с другом и поэтом И.И. Дмитриевым. Творец, будь то скульптор, художник или поэт, «имеет две жизни, два мира; если ему скучно и неприятно в существенном, он уходит в страну воображения, и живет там по своему вкусу и сердцу, как благочестивый магометанин в раю с своими семью Гуриями»[8]. Уйти в сладостный мир воображения и грез, окунуться в мир творчества, волшебных звуков и ритмов всегда вожделенная мечта для настоящего таланта, но первый мир – существенность со своими страстями, проблемами и заботами – не дает забыться, рассеивает творческий порыв: «Мирные, неизъяснимые удовольствия творческого дарования, может быть, самые вернейшие в жизни! Нередко призраки суетности и других страстей отвлекают нас от сих любезных упражнений; но какой человек с талантом, вкусив их сладость и после вверженный в шумную, деятельную праздность света, среди всех блестящих забав его не жалел о пленительных минутах вдохновения?»[9]
Впрочем, сожалея о суетном светском времяпрепровождении, Карамзин отнюдь не считал отшельничество благом для творчества: он был уверен, что светская беседа, обмен мыслями, остроумный салонный разговор так же необходимы для автора, как и уединение в рабочем кабинете. Эта проблема – взаимоотношение творца с окружающим его обществом – как правило, еще с эпохи Возрождения толковалась в ракурсе «гений – толпа», но для Карамзина подобный подход был несвойственен. Напротив, он был убежден, что посещение общества, «знание света», необходимо для развития авторских дарований: «надобно заглядывать в общество – непременно, по крайней мере в некоторые лета – но жить в кабинете»[10].
Т.А. Егерева
[1] Карамзин Н.М. Отчего в России мало авторских талантов? // Полное собр. соч.: В 18 т. Т. 17: Нравственная философия. История и современное состояние России и Европы. Литературная и театральная критика. М., 2008. С. 349.
[2] Карамзин Н.М. Пантеон российских авторов // Полное собр. соч.: В 18 т. Т. 17: Нравственная философия. История и современное состояние России и Европы. Литературная и театральная критика. М., 2008. С. 341.
[3] Там же. С. 346.
[4] Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания). СПб.: Наука, 1994. С. 149.
[5] Там же. С. 151.
[6] Карамзин Н.М. О Богдановиче и его сочинениях // Полное собр. соч.: В 18 т. Т. 17: Нравственная философия. История и современное состояние России и Европы. Литературная и театральная критика. М., 2008. С. 359.
[7] Там же. С. 359.
[8] Письма Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 68.
[9] Карамзин Н.М. О Богдановиче и его сочинениях… С. 359.
[10] Карамзин Н.М. Отчего в России мало авторских талантов?... С. 351.