«Я писал такое, что не может нравиться всем; не многие любят метафизические тонкости», – сказал Кант Карамзину. С полчаса они проговорили о разных вещах: о путешествиях, о Китае, об открытии новых земель – это были самые подходящие темы для учтивой беседы с гостем, пожаловавшим из чужих земель. Как и все слушатели и собеседники Канта, Карамзин был поражен обширности его познаний: «Надобно было удивляться его историческим и географическим знаниям, которые, казалось, могли бы одни загромоздить магазин человеческой памяти; но это у него, как немцы говорят, дело постороннее»[i].
Отметим попутно, теперь уже в похвалу Карамзину, его хорошее знание немецкого языка – ведь он свободно беседовал с Кантом! Карамзина спрашивали в Европе, как он, живучи в Москве, научился свободно говорить по-немецки?[ii] У него были хорошие учителя.
В отрочестве он учился в домашнем пансионе профессора И.М. Шадена: «Учителем моим был немецкий профессор, – писал о себе Карамзин. – Я имел счастие снискать его благорасположение; он полюбил меня, и я тоже его полюбил»[iii]. Очевидно, под влиянием И.М. Шадена, юному Карамзину особенно нравился немецкий язык – он «отдавал ему предпочтение перед другими языками», хотя так же в совершенстве знал французский, владел, хотя и с меньшим успехом, английским. Профессор Шаден следил за всеми новыми философскими сочинениями и хорошо разбирался в творчестве Канта: он упоминал его в своей речи 1793 г. при рассуждении о морали, кроме того, о знакомстве с критическими работами кенигсбергского философа свидетельствует курс лекций Шадена по нравственной философии, прочитанный в Московском университете[iv]. Впрочем, Карамзин был в то время еще слишком юн, чтобы разделять философские интересы своего профессора. Большее влияние на него в идейном плане оказало время пребывания в масонском кругу Н.И. Новикова. Карамзин мог усовершенствовать свой немецкий, ведя переписку с немецким философом Лафатером и общаясь с больным немецким поэтом-романтиком Я. Ленцем, который в молодости, в 1769-1770 гг., слушал лекции И. Канта по логике, метафизике и естествознанию[v], был знаком с И. Гердером и И.-К. Лафатером, дружил с И. Гете. К сожалению, психическое расстройство прервало многообещающий талант Ленца – «тучи помрачили эту прекрасную зарю, и солнце никогда не воссияло»[vi], – и на закате своих дней Я. Ленц, очутившийся в Москве и получивший кров и приют в доме Типографической компании, находил особую отраду в беседах с сочувствующей ему молодежью из новиковского кружка. Он мог рассказать русским юношам о жизни литературных кругов в Берлине, Веймаре, Страсбурге, Базеле и Цюрихе[vii]. Как писал Ю.М. Лотман, московские разговоры с Ленцем «донесли до Карамзина ту живую, непосредственную атмосферу, тот «воздух» бурлившей тогда немецкой литературы, который не передается через страницы книг, а постигается лишь в непосредственном общении»[viii]. Скорее всего, именно от Ленца молодой Карамзин мог узнать и про Канта (впрочем, не будем переоценивать уровень знакомства Ленца с кантовской философией: он покинул Кенигсбергский университет до выхода в свет критических работ Канта)[ix].
Что мог знать Карамзин из сочинений Канта, прежде чем нанести ему визит? Стоит сказать, что молодой русский путешественник тщательно готовился к своим встречам с известными мыслителями и, прежде чем переступить порог их дома, знакомился с ними заочно, по их книгам. Вот что писал по этому поводу Ю.М. Лотман: «Указание на то, что Карамзин из произведений Канта в 1789 году еще не читал, можно рассматривать как косвенное свидетельство того, что другие основные работы философа из числа опубликованных к этому времени были ему известны. По крайней мере, «Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного» (1764), «Критику чистого разума» (1781) и «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» (1783) Кант не стал записывать на бумажке юному москвитянину. Вероятно, он убедился, что эти произведения ему в какой-то мере известны»[x].
Я бы не стала разделять оптимизма Ю.М. Лотмана. Во-первых, то, что Карамзин еще не читал у Канта не есть свидетельство того, что он прочел всё остальное. Во-вторых, из разговора с Карамзиным Кант мог убедиться, что теоретическая философия, метафизика молодого русского путешественника мало интересуют и что его основные философские интересы сосредоточены вокруг философии морали, поэтому он и не стал записывать ему «Критику чистого разума» и «Пролегомены…»[xi]. Наконец, в-третьих, вероятно допустить, что Карамзин знал о Канте не из собственных произведений кенигсбергского философа, а из сочинений других авторов, прежде всего Мендельсона. Недаром, предуведомляя читателей о своем разговоре с Кантом, Карамзин ссылается на характеристику, данную философу Мендельсоном: «Вчерась же после обеда был я у славного Канта <…> – Канта, которого Иудейский Сократ, покойный Мендельзон, иначе не называл, как всесокрушающий Кант»[xii]. Как отметил современный исследователь А.Н. Круглов, «наиболее предпочтительным кажется допущение, что Карамзин, подобно другим современным ему русским студентам, «слыхал кое-что о философии, о Канте», но сами кантовские сочинения не читал»[xiii].
Вместе с тем, стоит привести очень важное наблюдение Ю.М. Лотмана, что в московском окружении Карамзина, в кругу новиковского Дружеского общества, отношение к философии Канта было безусловно отрицательным[xiv]. Отрицательное отношение московских масонов к Канту понятно: оно вытекало из учения философа о ноуменальном мире. Как известно, исследуя границы и возможности человеческого познания, Кант использовал понятия «трансцендентальное» – это то, что имеет отношение к человеческому опыту, и «трансцендентное» – сверхопытное, сверхчувственное, превышающие возможности человеческого познания. Трансцендентное – это бессмертие души, свобода, Бог. Человек стремится познать их, но, увы, этого ему не дано: «на долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться <…>, но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума», – писал Кант. Пытаясь разрешить эти вечные вопросы, разум выходит за свои границы и неизбежно впадает в противоречия, антиномии. Например, можно с равным успехом рационально доказывать, что Бог существует и не существует, а это есть антиномии, знак того, что разум подошел к черте, за которую он переступить не в силах. «Я ограничил разум, чтобы оставить место вере», – писал Кант.
Понятно, что скептицизм Канта в возможностях рационально доказать существование трансцендентного мира очень часто и поверхностно воспринимался как неверие. Для московских масонов, увлеченных мистикой, таинственностью и поисками Абсолюта, отрезвляющий скептицизм Канта, указывающий на границы человеческого познания, был неприемлем.
И при этом Карамзин, ученик московских масонов, первым из философов посещает именно Канта и оставляет о нем очень благожелательный отзыв. Этот поступок свидетельствует о двух важных фактах: во-первых, о самостоятельности духовных запросов молодого Карамзина и, во-вторых, о том, что маршрут его путешествия не был масонским, как об этом иногда пишут в научной литературе[xv]: он не предполагал посещения знаковых для масонов мест, например, Виндельсбанда, и знаковых для масонов имен, и начался с посещения «всесокрушающего Канта».
Одним из оппонентов Канта был Лафатер, чрезвычайно почитаемый в кругу московских мартинистов, Карамзин с ним тоже переписывался. Разговаривая с Кантом, русский путешественник не преминул поинтересоваться мнением Канта о Лафатере. Наверное, Карамзин сделал это не случайно: терпимое отношение к идейным противникам было в его глазах важным признаком подлинного философа: «Тот есть для меня истинный Философ, кто со всеми может ужиться в мире; кто любит и несогласных с его образом мыслей»[xvi]. Мягкий ответ Канта и о Лафатере, и об оппонентах в целом, которые оказались «все добрые люди», чрезвычайно возвысил его авторитет в глазах Карамзина.
Продолжение следует
[i] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред.: Ю.М.Лотман, Н.А.Марченко, Б.А.Успенский. Л.: Наука, 1984. С. 20. Здесь и далее ссылки даются на это издание. С. 20.
[ii] Там же. С. 74.
[iii] Переписка Карамзина с Лафатером // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 465.
[iv] Круглов А.Н. Философия Канта в России в конце XVIII – первой половине XIX веков. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 175, 177.
[v] Там же. С.79.
[vi] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С.10.
[vii] Шиппан М. Николай Карамзин в Берлине – лето 1789 года // Карамзинский сборник. Наследие Н.М. Карамзина в истории и культуре России: сб. материалов Междунар. науч.-практ. конф. (Ульяновск, 5-6 декабря 2016 г.). Ульяновск, 2017. С. 140.
[viii] Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 41.
[ix] Круглов А.Н. Философия Канта в России в конце XVIII – первой половине XIX веков. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 79.
[x] Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 65.
[xi] Об этом хорошо писал В.В. Сиповский: «Карамзин <…> из философии выделил только мораль, эстетику, психологию да еще философию истории, как области, особенно для него интересные. И мы видим, что Кант прекрасно понял юношу, когда, в разговоре с ним, сначала уклонился вообще от «философских» разговоров, но потом, уступая его настойчивому желанию, прочел короткую популярную лекцию о “цели жизни”, о “нравственном законе” и “будущем человека”» – Сиповский В.В. Н.М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника». СПб.: Тип. В. Демакова, 1899. С. 52.
[xii] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 20.
[xiii] Круглов А.Н. Философия Канта в России в конце XVIII – первой половине XIX веков. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 80.
[xiv] Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. М., 1987. С. 65.
[xv]В литературе встречается утверждение, будто возможность иметь беседы с выдающимися людьми эпохи Просвещения Карамзину обеспечила «солидарность масонского братства». См.: Магилина И.В. «Письма русского путешественника» как источник по социально-политической и культурной жизни Европы в конце XVIII века // Карамзин и его эпоха: материалы Всерос. науч. конф. (Москва, 18-19 октября 2016 г.)/ Сост. Л.А.Сидорова, В.В.Тихонов; отв. редакторы: А.Н.Артизов, А.К.Левыкин, Ю.А.Петров; Ин-т рос. истории Рос. акад. наук; Гос. ист. музей; Федеральное арх. агенство; Рос. ист. о-во. М., 2017. С. 118.
[xvi] Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 38.
