Итак, князь П.А. Вяземский с семейством укрылся от холеры в Остафьеве. Тем временем в Москве болезнь набирала обороты. Для успокоения москвичей и поднятия их морального духа в первопрестольную столицу решил приехать император Николай I.

Никакие убеждения приближенных о том, что не стоит подвергать опасности жизнь «главного виновника счастия и спокойствия всей России», на императора не действовали, скорее, наоборот, только укрепляли его в решимости поехать в объятый холерой город. Говорили, будто императрица Александра Федоровна в последней надежде остановить Николая привела его в кабинет их детей, на что он отрезал: «У меня в Москве 300 000 детей, которые погибают», – и в тот же день умчался в Москву.

Загнав лошадей, император за 48 часов умудрился преодолеть расстояние между Петербургом и Москвой и 29 сентября 1830 года оказался в древней столице. Если император хотел произвести сильное впечатление на московских чиновников своим стремительным появлением как «deus ex machina», то это ему вполне удалось. Он прибыл в город в одиннадцатом часу утра, запретил о себе докладывать и двинулся прямиком в дом московского генерал-губернатора, князя Дмитрия Васильевича Голицына. Градоначальник, привыкший долго нежиться и работать в постели, в это время только сидел перед зеркалом в домашнем халате и мирно чистил зубы. Каково же было его изумление, когда, уставившись в зеркало, он увидал в нем фигуру государя, тихо подошедшего к нему сзади.

– Надеюсь, князь, все в Москве чувствуют себя так же хорошо, как и вы? – участливо спросил император.

В этот момент остается только посочувствовать князю Д.В. Голицыну – он, кстати, был очень достойным генерал-губернатором, искренне любимым многими москвичами за просвещенность и доброту и много потрудившимся на благо города. Именно при нем Москва стала отстраиваться после пожара 1812 года (по известной реплике Скалозуба, «пожар способствовал ей много к украшенью»).

После посещения Д.В. Голицына император поехал к часовне Иверской Божьей Матери, а потом, в сопровождении несметной толпы народа, враз забывшей об опасности заразиться, в Кремль, где его встретил торжественной речью Филарет, митрополит Московский.

«Цари обыкновенно любят являться царями славы, чтобы окружить себя блеском торжественности, чтобы принимать почести. Ты являешься среди нас, как царь подвигов <…> чтобы трудности препобеждать, – говорил Филарет. – Такое царское дело выше славы человеческой, поелику основано на добродетели христианской. Царь небесный провидит сию жертву сердца твоего, и милосердно хранит тебя…».

Любопытно, что не склонный к верноподданническому усердию в восхвалении царей П.А. Вяземский оказался в этом вопросе вполне солидарен с Филаретом: «Странное дело, мы встретились мыслями с Филаретом в речи его государю, – словно удивляясь самому себе, писал князь в своей записной книжке. – На днях в письме к Муханову я говорил, что из этой мысли можно было бы написать прекрасную статью журнальную. Мы видали царей и в сражении <…> Здесь [т.е. в приезде в холерный город] нет никакого упоения, нет славолюбия, нет обязанности. Выезд царя из города, объятого заразой, был бы, напротив, естественен и не подлежал осуждению; следовательно, приезд царя в таковой город есть точно подвиг героический. Тут уже не близ царя – близ смерти, а близ народа – близ смерти».

Одобрил приезд Николая I в Москву и А.С. Пушкин, написав П.А. Вяземскому из Болдинской глуши: «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит – дай Бог ему здоровье. Дай Бог вам всем здоровья, друзья. Покамест желать лучшего нечего». Надежды Пушкина на помилование царем декабристов («наших каторжников») не оправдались, но с холерой Николай боролся и вправду решительно.

По его приказу город оцепили, как в военное время, чтобы зараза не распространялась на другие губернии. За нарушение режима карантина следовала суровая расплата: солдаты пристрелили какого-то бедного дьячка, пробиравшегося через реку.

Государь ежедневно объезжал город, показывая пример презрения к опасности, поскольку все тогда полагали, что холера очень заразительная и прилипчивая болезнь. По словам мемуариста Михаила Дмитриева, главная причина страха состояла, во-первых, в быстром действии холеры, так что не успевали помогать больному, а во-вторых, в том, что врачи сами не знали, в чем источник болезни и как она передается, а потому каждое лечение представляло собой опыт и над больным, и над болезнью.

         Впрочем, уже знакомый нам по предыдущим очеркам А.Я. Булгаков упорно не верил опасности: «Холера существует <…>, – так зачем же допускать скопища в Кремле? – недоумевал он 1 октября в письме к брату. – Я теперь оттуда, видел крестный ход, и народу, конечно, тысяч двадцать. Ведь это – сообщать, распространять заразу! <…> Да ежели до того дошло здесь, то берите уж меры серьезные, как то было в Одессе: заприте театры, церкви, рынки, все сходбища, падите к ногам государя, чтобы он уехал от нас. Что это за полумеры? Смесь отчаяния и беспечности».

Между тем император «отдавал повеления о снабжении Москвы жизненными потребностями, о денежных вспомоществованиях неимущим, об учреждении приютов для детей, у которых болезнь похитила родителей, беспрестанно показывался на улицах, посещал холерные палаты в госпиталях». Нельзя не признать мужество Николая I перед лицом болезни, тем более, что она настигала лиц из его ближайшего окружения и чуть было не настигла его самого: «Вдруг, за обедом во дворце, на который было приглашено несколько особ, он почувствовал себя нехорошо и принужден был выйти из-за стола. Вслед за ним поспешил доктор, столько же испуганный, как и мы все, и хотя через несколько минут он вернулся к нам с приказанием от имени государя не останавливать обеда, однако никто, в смертельной нашей тревоге, уже более не прикасался к кушанью, – вспоминал сопровождавший императора шеф жандармов А.Х. Бенкендорф. – Вскоре за тем показался в дверях сам государь, чтобы нас успокоить; но между тем его тошнило, трясла лихорадка, и открылись все первые симптомы болезни. К счастью, сильная испарина и данные вовремя лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой день все наше беспокойство миновалось».

«Приезд государя в Москву есть точно прекраснейшая черта. Тут не только небоязнь смерти, но и вдохновение, и преданность, и какое-то христианское и царское рыцарство, которое очень к лицу владыке», – писал князь Вяземский. А Пушкин написал стихотворение «Герой», которое тайно переслал в Москву М.П. Погодину с просьбой напечатать анонимно и никому не сообщать его имени. Хотя сюжетно стихотворение было посвящено Наполеону и прославляло посещение им чумного госпиталя в Яффе, сама тема произведения и дата – «29 сентября 1830» – намекали на приезд Николая в холерную Москву. Как писал Ю.М. Лотман, «этим и была обусловлена конспиративность публикации: Пушкин боялся и тени подозрения в лести – открыто высказывая свое несогласие с правительством, он предпочитал одобрение выражать анонимно, тщательно скрывая свое авторство».

… Небесами
Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор,
Клянусь, тот будет небу другом,
Каков бы ни был приговор
Земли слепой…

                                                                        Пушкин А.С. Герой

Чтобы нас тоже не заподозрили в излишнем восхвалении императора, следующий очерк будет посвящен поведению горожан в разгар эпидемии в Москве. Как писал князь Вяземский, «в самом деле любопытно изучать наш народ в таких кризисах». Как вели себя купцы и богатые горожане? Студенты-медики Московского университета? Простой люд? Почему эпидемии часто сопровождались народными бунтами? Следите за нашими новостями – продолжение следует…

                                                                                                                        Автор: Т.А. Егерева